Ответы на билеты по истории зарубежной литературы, истории, русскому языку и литературе

фауст и гамлет сравнительный анализ.

Для Гамлета – это истина фактов, связанная с реальными событиями в его личной судьбе и судьбе его королевства (хотя именно немецкие романтики модифицировали этот мотив, добавив коллизию поиска абстрактных онтологических оснований человеческого существования). Для Фауста – познание становится бытийной проблемой, определяющей всю его жизнь: через поиск знания (как истины) он приобретает власть над миром и людьми в силу обладания определенным интеллектуальным опытом. В связи с этим мотивом необходимо подчеркнуть также у обоих героев стремление к своеобразной тотальности собственной индивидуальности, к представлению о себе как об избранниках, обладающих созидающей (разрушающей) волей и поэтому имеющих право творить действительность по своему разумению. У Гамлета это проявляется в ренессансно-барочном видении мира как театра, где он сам выступает режиссером реальности, у Фауста же – в новоевропейском мировоззрении, которое ставит во главу угла последовательное достижение цели, пренебрегая теми или иными социальными либо этическими нормами. Однако для Гамлета избранничество становится скорее тяжким бременем, свалившимся на него по воле судьбы (здесь прослеживается близость шекспировской пьесы к античным трагедиям), а Фауст становится немецким избранником (по крайней мере в светском восприятии), пройдя путь грехов и ошибок, причем вне зависимости от итога его жизни – снисходительного прощения или низвержения в ад. Мир Гамлета – это во многом трансгрессивная реальность: его действительность когда-то существовала, но теперь ее больше нет. Поэтому Гамлета можно считать человеком заката гуманистического идеала: это последний оплот веры в истину и веры в возможность ее постичь. Фауст же находится всецело во власти скептицизма Нового времени. Сделка с дьяволом для него во многом подобна научному эксперименту, который стал основным эпистемологическим инструментом познания действительности. Для Гамлета театральные эксперименты с реальностью – это некая творческая и не совсем невинная игра, в которой он исполняет разнообразные роли: и первертированного безумца, и наследника престола, и борца за справедливость, и режиссера спектакля-разоблачения. Такая множественность жизненных функций более характерна для человека ренессансной или барочной эпохи, чем для героя Нового времени, не мечущегося в поисках истинного положения себя в мире, а четко осознающего свою позицию и потому упорно следующего к исполнению собственного жизненного субъективно понятого предназначения. Однако с течением времени и ходом развития немецкой культуры изначальная интерпретация образов Фауста и Гамлета несколько изменилась. Во второй половине XIX века возникло дуалистическое понимание гамлетовской трагедии: наряду с традиционно романтическим отождествлением шекспировского героя с национальным избранником, характер Гамлета начинает обретать и черты хладнокровного борца за трон, сознательно идущего на преступления ради достижения власти. Подобный – трансформированный – образгероя-избранника затем в немецкой литературе получает свое продолжение в персонажах пьес Ведекинда – предприимчивых авантюристах, которые становятся преступниками не поневоле, а намеренно превращая игру в средство достижения корыстных целей. Фауст же, наоборот, становится своеобразным отшельником, отринутым от мира людей. Как и романтический герой, он, заключая сделку, утверждает собственные эскапистские настроения, окончательно порвав тем самым с реальностью обычного человека. Недаром поэтому на театральной сцене актеры-протагонисты исполняют роль Мефистофеля.

В XX веке Фауст и Гамлет как знаковые литературные герои для немецкой культуры в связи с историческими обстоятельствами в Германии 30–40-х годов приобретают новый смысл – оба они теперь пребывают в ситуации осознания своей онтологической вины. И если интерпретация образа Гамлета сразу после краха Третьего Рейха по-прежнему оставалась более или менее героической (за счет акцентирования мотива «дознания»), то характер Фауста все более и более приобретал пассивные черты и отчасти перестал вызывать интерес.